За годы войны с немцами лицом к лицу со смертью летчик-истребитель Владимир Левитан, родившийся в селе Жеребец Ореховского района Запорожской области [ныне Таврическое], сталкивался, по меньшей мере, сто раз: именно столько воздушных боев провел Владимир Самойлович, лично сбивший 19 немецких самолетов [плюс еще шесть – в группе]. Всего же на счету Героя Советского Союза Владимира Левитана около 400 боевых вылетов. Золотую Звезду он получил в 26 лет.
**
Когда я договорился о встрече с Героем, один мой хороший приятель, узнав об этом, подбросил вопрос: ты, мол, спроси у него, зачем он себе памятник поставил… на кладбище. «Не может быть!» – не поверил я. «А вот спроси и узнаешь, может или не может, – совсем уж заинтриговал меня приятель. – Только не сразу об этом разговор заводи, а то Герой отмахнется и отвечать не станет». Ладно, думаю, сориентируюсь.
Герой на встречу приехал на своей машине. В ней мы и общались. Чувствовалось, что Владимир Самойлович куда-то спешит, но меня он не торопил: будем говорить, сразу предупредил, столько, сколько понадобится. Ну а я перво-наперво, чтобы разговорить собеседника, поинтересовался у него, хорошо ли немцы воевали в воздухе?
– Очень хорошо! В начале войны мы у них опыт перенимали. Они нас кровью нашей учили. Тактика-то ведения боя у них была еще в Европе отшлифована. И подготовку имели отличную. В 42-м, например, под Моздок перебросили они с десяток своих воздушных асов, так они нам такое устраивали – голову не давали поднять. А еще оборудование у них на самолетах прекрасное имелось. Те же прицелы – они мгновенно обрамляли цель и вели ее до выстрела. А я должен был при стрельбе в уме вычислять упреждение – как на охоте на уток.
– Про наших летчиков, – воспользовался я паузой, – говорят, что они были храбрыми до отчаяния. А к немцам подходит такая характеристика?
– Они не то, что очень храбрые… Их разнузданность поначалу как раз и держалась на умении почти беспрепятственно поражать наши самолеты. И они обнаглели!
– А какие чувства испытывает человек, который, не видя врага в лицо, тем не менее, знает, что любой момент воздушного боя может оказаться для него последним?
– Однажды за каким-то застольем со мной подобный разговор завел один чекист-идиот. «Вот вы, – рассуждал он, – Герой. Но вы же не видели противника! С техникой дело имели». «А Матросов – кто?» – удивился я. «Псих, – слышу в ответ. – Высшую степень трусости проявил. Нервы сдали, не выдержал он – и на амбразуру бросился». «А в чем же, – спрашиваю тогда, – смысл героизма заключается?» – «А чтобы глаза врага видеть». И рассказал историю, как он после войны служил начальником контрразведки в лагере военнопленных японцев и однажды для острастки пленных – мятеж они там, кажется, подняли – приказал старшине-фронтовику расстрелять двадцать заложников. И старшина не смог… «И он орденоносцем себя считает! – возмущался чекист. – Что же он делал на фронте, коль вот так запросто дрогнул? А я схватил его автомат и фр-ррр – полоснул по шеренге пленных». Выслушал я его рассказ и говорю ему: «Какая же ты сволочь!» А о чувствах если вспоминать, о чем ты спрашиваешь… Не могу сказать, что чрезвычайно храбрым ощущал себя перед вылетом, чтобы все – трын-трава. Такого не было. Состояние напряженности – да. И, может быть, тревоги. А со временем даже наглость появилась. Здесь главное было – увидеть противника первым. Увидел – 50 процентов успеха за тобой… И еще вот какое необычное чувство появлялось: если мало летаешь на задания – все время крутишься в самолете, осматриваешься. А если часто – лишний раз и голову не повернешь. Как будто кто-то подсказывает тебе: посмотри направо, глянь туда.
– Когда вы поняли, что уже – победа?
– После Курской дуги я стал считать, что меня сбить нельзя. Я себя уже считал нахалом.
– В Запорожье довелось побывать?
– В порядке поощрения. Вместе с американским экипажем добрался до Полтавы, а оттуда – домой. Но никого в Запорожье не нашел и сразу – в Киев. А утром по радио услышал указ о присвоении мне звания Героя Советского Союза.
– Это было неожиданно для вас?
– В общем-то, да. Хотя, конечно, я знал: у меня есть норма сбитых самолетов для представления к званию. Дважды к Герою меня представляли. Но оба раза рвали наградные бумаги – я влюбился в свою оружейницу, а за фронтовые романы и погоны срывали – не верь рассказам, что было по-другому. Вот и пришили мне сожительство с подчиненной и только с третьего захода прошло по инстанциям представление.
– А судьба девушки как сложилась?
– Ну как… Нормально – в 46-м мы с ней поженились.
– А правда, Владимир Самойлович, – перешел я, наконец, к заготовленному вопросу, – что вы себе… памятник поставили?
– Нет, не так было дело. Памятник я себе не ставил. А получилось вот что. В 79-м умерла моя жена. Я похоронил ее и обратился к знакомому скульптору: надо бы слепить что-то на могиле. «Давайте, – предлагает скульптор, – сделаем двойной памятник». – «Ну как же, – недоумеваю я, – я же живой еще… Нехорошо вроде бы…». – «А мы его обрубим». Подумал-подумал я, ну и согласился. Кто там обо мне потом беспокоиться будет, рассудил тогда… Скульптура получилась – как и обговаривали: мы – вдвоем с женой. Но меня мастер обрубил, и я двадцать лет в гараже валялся. Мой бюст, значит. Но как-то я вынул его оттуда и поставил на положенное ему место. Все же 82 года мне на тот момент исполнилось…
– Вас не смущал он?
– А чего тут смущаться?
– А друзей ваших, наверное, немного шокировал ваш собственный памятник…
– Да его никто и не видел – закручен он был в брезент – в углу, в хламе.
– Нравится он вам?
– Грандиозно! Когда-нибудь будешь на кладбище – посмотри.
… Умер бесстрашный Герой войны в сентябре 2000 года – менее, чем через полгода после нашего разговора. Между прочим, на памятнике, по настоянию Героя выбито, что он был основателем автосервиса ЗАЗ по стране. И ни слова о том, что он сбил два десятка немецких самолетов. Ну, такова была его воля.
Владимир ШАК
Летчик-истребитель Владимир Левитан
Герой Советского Союза Владимир Левитан
Памятник на Капустяном кладбище
