Перебирая архивы во время российско-украинской войны, предлагаю к прочтению, что бабушка Женя, Евгения Александровна Грудзинская, 1925 года рождения, успела осторожно рассказать нам о войне нацистской Германии и Советской России.
Эвакуация и оккупация
Когда началась война, не все смогли уехать в эвакуацию. Папа работал на «Запорожстали», коммунист, мы – комсомолки, брат в Советской Армии, и мы не могли остаться, уехали. Ехали на Северный Кавказ в товарных вагонах на соломе, и привезли нас в село Кугульта, Шпаковского района, в колхоз имени Чапаева. Это был конец августа 41-го. Мы работали: собирали скошенную траву, веяли зерно.
Однажды я работала целый день и плакала. Нечего было кушать, даже хлеба в доме не было — и целый день надо было работать. Мне было 16 лет. Я не хотела на себя обращать внимание, не хотела просить.
А местные брали с собой еду: молоко в пол-литровых бутылках, сало и хлеб, и никто не угостил. Вот я это запомнила на всю жизнь. Но жили мы неплохо: нам отдал хозяин полдома, не обижал никто – выписывали нам продукты.
И мы на танцы ходили. Шли по поселку и пели: “Хасбулат удалой, бедна сакля твоя…” – такая была песня тогда модная.
Позже, когда начали наступать фашисты, нас вместе с другими приехавшими отправили пешком в Среднюю Азию. Мы гнали овец, коров, лошадей. Ехали комбайны, трактора… Большая масса людей и все это вместе двигалось сплошным потоком. Заехали в Сальские степи. Бурьян был такой высокий – невозможно идти. Мы, дети, быстро научились держаться на коне – верхом, без седла, носились по степи.
…Помню, как нас нагнали немцы: речка, на той стороне – солдаты наши на небольших тачанках уезжают. А мы собираемся на этой стороне. И слышим – шум, мотоциклетки едут, одноместные мотоциклы. А потом – Halt, halt, halt! – окружили нас.
Не страшно было умирать, все стало безразлично. Нас окружили, спрашивают, кто говорит по-немецки. Среди нас были люди из немецкой колонии из Нововасильевского района Запорожской области, тогда эти села называлось Александеркрон, Клифельд, Литфельд и Фриденсру. А сейчас это Токмакский район, село Грушевка.
Нас направили с ними в немецкую колонию, поместили в немецкие дома, высокие такие. Когда мы прибыли, уже каратели прошли, уже была тишина. Управляющим был Нейман с Верхней Хортицы – наш, русский немец, предки его приехали еще при Екатерине. Мама шила его дочке Лизе, но боялась даже заикаться о деньгах. Вот Нейман, его родичи и другие немцы всем руководили, а мы работали на полях. Я одно время работала вечерами учетчицей молока. Потом попросилась работать в поле – мы марлей закрывали лицо и нос, чтобы не загореть, молодые были. Так в немецкой колонии мы прожили девять месяцев, даже на танцы ходили. При немцах в бараке кино крутили…
Но однажды пришел Нейман со своими помощниками, и стал спрашивать, есть ли среди нас евреи. И дед, который вместе с нами приехал и руководил, не мог не назвать Леночку Брагину, на год младше меня. Ее и ее маму вызвали в район, велели сдать драгоценности. Мы все поняли. И она, уезжая, сказала: “Федосья Ивановна, возьмите туфельки для Жени, платьице… Я чувствую, что нам ничего не нужно”. Отдала вещи и машинку швейную. Говорили, что их расстреляли в Нововасильевке. А потом мы переписывались с ее старшим братом Всеволодом, он воевал. В Запорожье после войны он нас нашел. Я все рассказала и машинку отдала.
…Потом мы почувствовали, что немцы собираются, режут свиней, но никто ничего не говорил. Это был 43-й год. А еще немцы гнали с собой народ. Поэтому нас с девочкой моего возраста мама на горище спрятала, там, где немцы мясо и сало коптили. Сама нагрузила бричку вещами и в огороде держала. Было страшно. Заскакивает фашист, разъяренный, пьяный, держит в руках курицу за крылья и кричит: Vorverz! – Вперед… Мама говорит: “Сейчас-сейчас, идем”. Он убежал, а мама увидела, что горит хата, где мы спрятались. Ей удалось спустить нас по одной в огороды. На первом этаже горело зерно, что дали нам за работу. Мы лежим в поле. Слышим русскую речь и видим – красноармейцы. Мама закричала: “Ой, сыночки наши, сыночки!” А он показывает ей, мол, ложись! Падай! Началась перестрелка. Мне попал небольшой осколок в колено.
Госпиталь и школа
Когда наши приехали, сразу спрашивают: кто эвакуирован был? Меня и Валю Разумную, ровесницу мою с Донбасса, сразу вызвали в штаб и предложили: “Вы комсомолки? Будете помогать нам, мы СМЕШР [«смерть шпионам»]? ” – “Да”. Местных не трогали, а за теми, кто удирал от немцев, – присматривали. Мне дали задание следить за одной учительницей. Она русская, но у нее муж немец. “Вот Маня, вы за ней следите!” – “А как?” – “Что она будет говорить, куда будет ходить, что она делает?” А Вале поручили других. И я – уже в НКВД. Слежу за учительницей. А в то время появился новый гимн, не тот, который был до войны. Ну, учительница и говорит: “Гимн неплохой, но мне не нравится”. Вот и все, что она такого сказала. А мужа ее в Сибирь отправили. Было мнение, что немцы изменяли Советской власти.
В это время в школе, на соломе, раненые лежали. Мы помогали медсестрам, санитаркам – воду, еду носили, перевязывали раненых. Я как вспомню, как умирал от столбняка солдат-узбек! Лежал желтый весь, а его как согнуло – Боже мой! Позже подъезжали машины, раненых забирали. Передовая продвигалась дальше. Открылась школа. Брали тех, кто грамотные, на работу. Я до войны закончила девять классов, меня взяли пионервожатой. Вале дали второй класс, а ее старшая сестра, Вера Разумная, русский язык преподавала.
…Папа был трудоголик, и добрый, никогда на нас голос не повысил. Я сейчас переживаю, что когда он строился – мы ничем помочь ему не могли, он все сам делал. И он пожил недолго. В армии был ранен, его лечили, потом у него приключилась водянка. А он ведь пошел воевать в 46 лет. Его медсестра раненого привезла в немецкую колонию, где мы жили. К нам несколько раз врачи приезжали из Мелитополя, лечили его, но вылечила его мама «заячьими ушками».
Мы переехали в Запорожье после войны, и он работал еще и строил дом…
Записала Инесса АТАМАНЧУК