Мысли вслух
Как сердце почти породнило меня с Арнольдом Шварценеггером
С удивлением узнал, что железный Арни, как очень часто называют американского бодибилдера, киноактера и политика Арнольда Шварценеггера, перенес весной нынешнего годп операцию на сердце – ему имплантировали электрокардиостимулятор. Этот небольшой, размером с наручные часы, электронный прибор еще называют водителем ритма – посылая импульсы к сердцу, он регулирует ритм сердечных сокращений. Регулирует работу сердца, то есть. Помогает ему, если оно утомилось. Поддерживает его. Как поддерживает друга самый надежный друг. «Теперь я немного стал железным», — пошутил после операции Арни.
Хотя, если быть совершенно точным, бывший губернатор Калифорнии стал немного не железным: современные американские кардиостимуляторы изготавливают из титана. По собственному опыту знаю: я ведь – с лета нынешнего года, тоже обладаю водителем ритма производства США. В мое сердце его вживили тремя электродами кардиохурурги Национального института сердечно-сосудистой хирургиии имени академика Николая Амосова. Так в моей жизни после университета и высшей коммерческой школы, в которых я в свое время учился, появился, еще и институт) По его «диплому» я теперь освобожден от прохождения через так называемые рамки для фиксации металлических предметов, которые используются в аэропортах и на вокзалах.
«Сердечная недостаточность» – так называется… нет, не рассказ о черствых, бессердечных людях. Так называется состояние, при котором сердце не справляется со своими важнейшими функции. Человек в связи с этим страдает от одышки, ему не хватает воздуха – он задыхается. Я читал, что с сердечной недостаточностью жил потрясающий киноактер, друг кинорежиссера Леонида Быкова Алексей Смирнов – тот самый, который сыграл механика Макарыча в картине «В бой идут одни старики». Она настолько его одолевала, что он спал сидя, положив подушку на подоконник.
Макарыч мне при шел на ум, когда я сам, оказавшись в очередной раз в больнице, вынужден был почти так же коротать ночь – положив подушку на спинку стула. Узнав об этом, медики потом объявят: мы постараемся избавить вас от такой «роскоши» — спать на спинке стула. Слово свое они сдержали: я перестал задыхаться по ночам. Почти перестал. А вот от одышки избавиться не смог. И, чтобы подняться к себе домой на второй этаж, делал две остановки. Удивлялся ли я этому? Я страдал от собственного бессилия, от осознания того, что ничего не могу изменить. Ничего. Это я, человек, который в молодости – после службы в морской пехоте и двух лет работы на лесоповале, однажды на улице сумел управиться с четырьмя гопниками, попытавшимися отнять у меня «дипломат» с разными вкусностями, которые я купил в валютном магазине, чтобы угостить (и удивить) друзей, скромных научных сотрудников НИИ с более, чем скромной, зарплатой. И тогда же, в те очень памятные годы, участвуя в соревнованиях по бегу, я безо всякой одышки занимал призовые места на10-километровой дистанции.
Думаю, что у Арнольда Шварценеггера до операции на сердце, после которой мы с ним стали почти братьями, мысли были не намного веселее, чем у меня.
«Мы могли бы изменить ситуацию, если бы вы обратились к нам раньше, — говорили мне запорожские кардиохирурги. – Причем не вчера и даже не позавчера нужно было обращаться, а лет восемь назад. Теперь же можем рекомендовать только имплантацию кардиостимулятора». И мне вспомнилось, что лет восемь назад я впервые ощутил, что мне не хватает воздуха – я задыхаюсь. Сердце уже тогда предупредило меня, что ему плохо со мной. А я этому не придал значения. Жил дальше так, хотел, а не так, как нужно было сердцу. Оно просило внимания, а я был жаден на внимание даже к своему сердцу. И однажды – после очередной вражеской утренней ракетной атаки на Запорожье, оно в очередной раз сбилось с привычного ритма, в связи с чем я стал называть себя ракетозависимым. Я думал, сбой пройдет, как это случалось раньше, но через два дня я оказался в реанимации.
О чем я думал там? Ни о чем. Просто молился.
Шесть часов продолжалась мое обращение к Нему. А потом, когда ко мне подошла врач из кардиологического отделения, откуда меня и доставили в реанимацию — с кислородной маской на лице, я спросил ее, как, мол, дело обстоит? И услышал в ответ: «Забираю вас к себе». От ее слов у меня ком подступил к горлу и я, 64-летний мужик, многое повидаший и многое переживший в жизни, чуть было не расплакался. А еще я понял, что Он меня услышал. Наверное, благодаря тому, что моя мама, царство ей небесное, при жизни тоже была медиком, а на войне с немцами – операционной сестрой фронтового медсанбата, и очень много доброго сделала людям. Знакомым и совсем не знакомым.
В самый решающий момент моей жизни ее добро вернулось ко мне.
Будем жить!
Владимир ШАК
