Десять лет назад – накануне очередной годовщины трагедии на Чернобыльской атомной, кто-то из моих друзей-чернобыльцев посоветовал мне отыскать в Энергодаре участницу ликвидации аварии на ЧАЭС Галину Шпиллер: она, мол, как профессионал-дезактиватор, может рассказать много такого, чего не знает никто.
Галину Александровну я отыскал, и она меня шокировала буквально в начале нашего разговора, заявив, что в чернобыльском детском садике, куда ее с коллегами, откомандированными с Запорожской АЭС, поселили в июне 1986 года, уровень радиации достигал… 60 тысяч микрорентген. Это при том, что естественный радиационный фон не превышает 15-ти микрорентген. Следовательно, обитатели детского сада получали дозу облучения, которая… в четыре тысячи раз превышала природный радиационный фон. «Мы радиацией, — добавила Галина Александровна, — дышали. А также ели ее и спали с ней!»
— А помните свое первое впечатление от ЧАЭС? – поинтересовался я, придя в себя от услышанного.
– Оценив на станции масштаб происшедшего, — ответила собеседница, — я пришла в ужас. Напомню: в июне 86-го над взорвавшимся блоком еще не было саркофага. Все фонило до невероятной степени. Ну а когда в первый раз мы заехали на станцию – на автобусе, закрытом свинцом, я не удержалась и, приподнявшись, выглянула в окно – самая верхняя его часть оставалась стеклянной, и на какое-то время потеряла зрение. Меня ослепила радиация.
– Потом на каком расстоянии от четвертого блока вы работали?
– Метрах в семидесяти.
– А как получилось, что вы, женщина, попали, можно сказать, в ад?
– Чтобы объяснить, нужно из Чернобыля вернуться в Энергодар, где, после учебы на факультете атомных станций Одесского политехнического института, я работала мастером по дезактивации оборудования цеха дезактивации Запорожской АЭС. В начале апреля 1986 года мне исполнилось тридцать лет, жизнь шла своим чередом, у меня была хорошая семья, росли трое детей. А на майские праздники к нам на станцию стали прибывать эвакуированные из Чернобыля: взрослые, дети, включая грудных, беременные женщины.
– Извините, я не понял, зачем их везли к вам на станцию?
– На дезактивацию! Мы их отмывали в санпропускнике. Но они не всегда отмывались. Многих приходилось стричь налысо. У грудных детей приходилось забирать соски: поднесенные к ним приборы, замерявшие уровень радиации, просто зашкаливали, фиксируя превышение уровня радиации в десять, в двадцать, в пятьдесят раз. И эвакуированные – после санобработки, уходили от нас в одних халатах и тапочках. Иначе бы их не выпустили с территории станции специалисты радиационного контроля. Увиденное в те дни навсегда запало мне в душу. И поэтому вопроса, ехать в Чернобыль или не ехать, для меня не было. Ехать! В конце концов, я же специалист.
– Вы и на Чернобыльской станции занимались дезактивацией?
– Ну да. Попервости я думала, что там будут применены передовые технологии, внедрены лучшие научные разработки. А нам выделили солдат, вооружили их тряпками и направили на мытье помещений. Или, что они с большим воодушевлением делали, – на растаскивание влажными тряпками радиоактивной грязи по помещениям.
– Что за помещения они мыли?
– Помещения 3-го и 4-го блоков станции.
– Прямо внутри блоков работали?
– Где ж еще? А я занималась вывозом грязной спецодежды. И захоронением ее. У меня в подчинении тоже были солдаты. Они и грузили фонящую, не поддающуюся санобработке спецодежду в машину, потом мы вывозили ее, искали естественные ямы и овраги, сбрасывали туда вывезенное, а бульдозер зарывал.
– Получается, вы работали на самом пораженном радиацией участке?
– Лично я месяц отработала на открытой территории Чернобыльской атомной. А девчонок своих пожалела – они были задействованы на дезактивации помещений: коридоров, кабинетов. То есть, находились хоть под какой-то защитой, не на открытой местности пребывали.
— Мне не раз доводилось слышать, что ликвидаторам последствий аварии на ЧАЭС будто бы выдавали выпивку. Говорили, что алкоголь снижает отрицательное воздействие радиации на организм человека, это так?
– В определенных дозах – в очень небольших, алкоголь действительно ускоряет химические процессы в организме и снижает отрицательное воздействие на него радиации. Но это, повторяю, очень небольшие дозы. Не два-три стакана водки, привычные нашим людям. Поэтому, когда участились автомобильные аварии – водители работали пьяными, когда люди под воздействием алкоголя стали засыпать на открытой местности – возле того же 4-го энергоблока, алкоголь на станции был запрещен.
– Но наши-то люди способны любой запрет обойти!
– И обходили. Получали спирт на дезактивацию или на протирку оборудования и употребляли его втихаря. Народ выходил из положения.
– Вы когда-нибудь пожалели о том, что по доброй воле поехали в Чернобыль? И его последствия ощутили-таки на себе?
– Я начала сильно болеть лет через десять после той командировки. Так сложились обстоятельства, что я вынуждена была уйти из цеха дезактивации Запорожской атомной в чистую зону. И на три года слегла в больницу. Понимаете, мой организм привык к условиям, в которых я работала. И чистая зона оказалась для него… ну чуть ли не губительной. Для меня весь мир не мил стал. Не радовала семья, дети. Я почувствовала, что потерялась в жизни. И на подсознательном уровне поняла: нужно искать выход. Иначе все, тупик. Я записалась на психологические курсы, стала работать над собой, начала изучать восточную психологию. И когда поверила в себя, когда перестала сожалеть о сделанном в июне 1986 года, когда осознала, что правильно тогда поступила, поехав в Чернобыль, ощутила себя другим человеком.
Владимир ШАК
[Фото ЧАЭС из открытых Интернет-источников]
