В ночь на 26 апреля 1986 года на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС произошел мощный взрыв. Огромное радиоактивное облако накрыло не только территории современной Украины, Беларуси и России, но и многих других стран – Швеции, Австрии, Норвегии, Германии, Финляндии, Греции, Румынии, Словении, Литвы, Латвии. Так началась крупнейшая техногенная катастрофа ХХ века, изменившая жизни миллионов людей и изменившая мир.
С тех пор прошло 34 года. В этом году дата не «круглая», впрочем, такие определения существуют скорее в головах чиновников, чем тех, кто пережил подобное. Трагедия такого уровня, так же как и человеческая память, не знает «круглых» или «не круглых» дат. Это боль, которую не измеришь ни одним дозиметром и не разделишь на какие цифры. Так же, как и жизнь.
А даты появляются позже, когда умирает последний свидетель.
Чернобыльский год
Каким он был – чернобыльский 1986-й? Человечество жило своей обычной жизнью: в мире шли войны – где-то около четырнадцати, в том числе и война в Афганистане; лидеры двух сверхдержав – США и СССР – Рейган и Горбачев, уверяли друг друга в искренних намерениях преодолеть напряженность и сократить ядерные боеприпасы; в Риме состоялась премьера последнего фильма Тарковского «Жертвоприношение», Пугачева пела «Паромщика». В космос летали космические челноки, впервые удалось получить с близкого расстояния фотографии кометы Галлея, которая впервые за 75 лет приблизилась к Земле. В СССР на ХVII съезде КПСС, который состоялся в конце февраля – начале марта 1986 года, утвердили новую редакцию Программы КПСС и курс на строительство коммунизма. Впервые заговорили о гласности. Все было чинно, но в воздухе уже «пахло» переменами. Из тюрьмы выпустили советского диссидента и правозащитника Анатолия (Натана) Щаранского, обменяв его на двух советских разведчиков; Андрею Сахарову разрешили вернуться из ссылки в Москву. Впрочем, некоторые украинские политзаключенные еще продолжали оставаться в неволе. Но событием не только того года или десятилетия, но и всего ХХ века стала авария на Чернобыльской АЭС.
«Обстановка под контролем»
Молчание – тоже один из видов лжи. Иногда оно тоже может убивать. На протяжении многих месяцев власть скрывала от своих граждан истинное положение дел, реальную картину случившегося апрельской ночи 1986 года на Чернобыльской АЭС. Хотя, вполне вероятно, что и сама не представляла до конца масштабов катастрофы.
Это была впечатляющая огромная ложь, мимикрирующая под заботу и защиту. Пресса тем временем выходила с бодрыми заголовками наподобие «Обстановка под контролем».
Первая информация об аварии на реакторе появилась 26 апреля в 9.30 от первого секретаря Киевского обкома партии Григория Ревенко. Он заявил, что «угрозы для населения города это не представляет».
Впервые в информационном выпуске Украинское республиканское радио об аварии сообщило только 28-го, а затем 30-го апреля. 8 мая по Украинскому телевидению выступил министр здравоохранения УССР Анатолий Романенко, который тоже говорил полуправду.
Горбачев появился только 14 мая. В ходе телевыступления глава СССР делал вид, что ничего страшного не случилось, и не преминул напомнить о том, что надо дать «отпор вымыслам буржуазной пропаганды».
При этом уже 30 июня 1986 года появилось распоряжение КГБ СССР – свое рода темник – о прекращении публикаций об аварии на ЧАЭС в прессе. Владимир Щербицкий в июне 1989 года сообщал в докладной записке ЦК КПСС «О сложившейся обстановке на атомных электростанциях в Украинской ССР»: «разъяснительно-пропагандистская работа не дает заметных результатов».
В апреле 1988 года несколько киевлян обратились к властям с просьбой разрешить отметить вторую годовщину аварии на ЧАЭС. Власть, конечно, отказала. Около двадцати человек собрались возле горисполкома, но их забрала милиция «за распространение ложных слухов». Лишь накануне Первого съезда народных депутатов СССР, 24 мая 1989, руководство СССР решилось на частичное рассекречивание чернобыльской информации. Именно тогда, через три года после аварии, на том съезде и прозвучала первая неприкрашенная правда о Чернобыле. Официальная цензура начала ослабевать.
Человек и Чернобыль
Впрочем, пока тоталитарный монстр корчился в пароксизмах лжи и беспомощности, обычные рядовые люди – граждане советской Украины – должны были позаботиться о себе при отсутствии какой-либо четкой и достоверной информации. Ими владела тревога и отчаяние. Смерть таилась повсюду – в скошенной траве, в зеленых листьях, в яблоке на дереве, в пойманной рыбе… Враг стал невидим. «Солнце светит, идет дождь, никто не стреляет, ни дыма, ни газа… а мы должны становиться беженцам …»; «Как понять, где мы? Что с нами происходит? Здесь… Сейчас… Спросить не у кого… ».
Одним из самых правдивых свидетельств о Чернобыльской катастрофе в ее человеческом измерении стала книга будущего Нобелевского лауреата Светланы Алексиевич «Чернобыльская молитва. Хроника будущего». Это обжигающие, очень интимные рассказы тех, кто пережил катастрофу.
Вспоминает жена пожарного Людмила Игнатенко – та самая, о которой HBO снял мини-сериал «Чернобыль»: «Самого взрыва я не видела. Только пламя. Все будто светилось, целое небо… Высокое пламя. Копоть. Жар страшный. А его все нет и нет. Копоть от того, что битум горел, крыша на станции битумом была залита. Ходили, вспоминал потом, как по смоле. Огонь сбивали, а он мимо них. Поднимался. Сбрасывали ногами графит, а он горел … Поехали они без брезентовых костюмов, как были в одних рубашках, так и уехали. Их не предупредили, их вызвали на обычный пожар… В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, а вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Только машины скорой помощи заезжали. Милиционеры кричали: машины зашкаливают, не подходите. Не я одна, все женщины прибежали, все, у кого мужья той ночью оказались на станции… Увидела я его… Набрякший все, опухший… Глаз не видно… Многие врачи, медсестры, особенно санитарки из этой больницы через некоторое время заболеют… Умрут… Но никто тогда не знал… никто не говорил о радиации… Только военные ходили в респираторах… Горожане несли хлеб из магазинов, открытые кулечки с конфетами… Пирожные лежали на лотках… Обычная жизнь…».
Люсе на ту пору було всего 23 года, они с любимым недавно поженились, ждали ребенка.
Василий Игнатенко умер в московской больнице 13 мая 1986 года, 25-летним. «В больнице последние два дня… Подниму его, а кость качается, болтается кость, телесная ткань от нее отошла… куски легких, куски печени шли через рот… захлебывался своими внутренностями… Обмотаю руку бинтом и засуну ему в рот, все это из него выгребаю… Этого не расскажешь! Этого не напишешь! Этого даже не переживешь… » Похоронили украинского пожарного в Москве на Митинском кладбище. Парадную форму не смогли надеть – не было уже целого тела, похоронили босиком – очень распухли ноги. В целлофановом мешке, в двух гробах – деревянном и цинковом, под бетонными плитами. Похороны проходили под наблюдением КГБ. Родившаяся девочка Наташа – с врожденным пороком сердца и циррозом печени – похоронена возле отца.
Алексиевич замечает, что писала не про Чернобыль, а о «мире Чернобыля», о «катастрофе времени». «За одну ночь мы перенеслись в другое место истории. Перескочили в другую реальность, и эта реальность оказалась выше не только нашего знания, но и нашего воображения. Прервалась связь времен». Чернобыль оказался каким-то неизвестным и тайным знаком, новым вызовом, который человечество еще не в силах расшифровать: «Стало ясно: кроме коммунистических, национальных и новых религиозных вызовов, среди которых мы живем и выживаем, впереди нас ждут другие вызовы, злее и тотальнее, только пока еще скрытые от глаз».
Украинский литературовед, переводчица Михайлина Коцюбинская тоже отмечала комплекс, синдром Чернобыля – «как он отразился на наших душах»: «Постчернобыльский Киев – Киев без детей (в моей памяти запечатлелся такой кадр: очищенные от песка и вымытые до асфальта песочницы в детском саду у моего дома). Бегство от радиации: спасаем детей! Солидарность – и эгоизм. Информационная петля. Щемящая беззащитность. Ощущение надругательства над собой».
Интересное свидетельство той позднесоветской эпохи – воспоминания украинской поэтессы Ирины Жиленко:
28.04.86 г. «Вечер был роскошный, удивительный. И… как удар обухом по голове – страшная весть об аварии в Чернобыле. Взрыв реактора, многочисленные жертвы, радиация. Слухи об этом уже просачивались, но мы не знали ничего наверное… В Киеве переполох. И только когда запаниковала заграница, правительство вынуждено было сделать сообщение о том, что в Чернобыле, «вследствие аварии» имела место «утечка радиации» и «имеются жертвы». Как будто тех жертв – горстка… Людей вывозят из причернобыльских районов. А радиация все распространяется, и пожар никак погасят. И страх холодит сердце …» Люди терялись в догадках, переживали за детей. А власть – оперативная группа Политбюро ЦК КПУ, тем временем приняла решение о проведении в первые дни мая первомайской демонстрации и велогонки Мира.
1.05.86 г. «Кажется, никогда еще не было такого праздничного энтузиазма верноподданных масс, как в нынешней Первомай. Боже, есть ли предел человеческой глупости и цинизму власти? В Новую Украинку, в больницу привезли 80 детей (так рассказывают). Облученных. Выписали всех местных, даже с инфекционными болезнями, чтобы разместить этих бедолаг. А мы когда-то видели апокалиптическое бедствие в холерной эпидемии… В Киеве намного повысилась радиация, появилась угроза перекрытия воды…»
3.05.86 г. «Правительство подло и маразматически молчит или бравурно врет. Слухи же доходят ужасающие, не хочется об этом ни думать, ни говорить. Говорят, надо пить йод (5 кап. на полстакана воды), говорят, не надо ходить с непокрытой головой и каждый день ее мыть; не пить молоко, а пить водку. Говорят, говорят… И это «говорят» – единственный источник информации. Правительство делает вид, что не произошло ничего примечательного. И вместо того чтобы объявить траур по погибшим – отмечает 1 мая горласто, как никогда. В Киеве по всем парках гремят духовые оркестры, партийные дядьки, отправив подальше от беды собственных детей, солнечно блестят зубами, а мы вянем душой от незнания ситуации и апокалиптических предчувствий…»
Истерика, паника, колебания, обманчивые успокоения и снова отчаяние на грани безумия. Запись от 7.05.86 г. «Ежесекундно в Киеве слухи: то – что реактор приглушили и радиацию загнали в землю; то – ничего подобного, а наоборот – радиация растет… Из школ детей распустили. Дети радуются, глупые… У студентов и выпускников – досрочные экзамены. На вокзалах творится ужасное. Вера Петрова, наша соседка по даче, пробовала получить билеты куда-то, но не смогла. Машины из Киева не выпускали (5-го). 6-го начали выпускать. Правительство (сдохло бы до сотого колена!) сообщает успокаивающие факты. В Киеве невозможно снять деньги со сберегательной книжки. Нет наличных. Составляют списки. Я попробовала и оказалась 86-й. Это стоять 4-5 часов в полной неизвестности, хватит ли денег… Выпивки нет абсолютно. За гнусным шмурдяком – километровые очереди. Поскольку ходят слухи, что спиртное выводит радиацию. Мы взяты в осаду молчания и насмешливого равнодушия. Мол, дохните, господа хохлы, а мы будем делать вид, что вы на свадьбе гуляете».
8.05.86 г. «В Новой Украинке очень высокая радиация. Какая у нас – не знаем. Но надежд на то, что нас она не достанет – нет. В Киеве детей организовано отправляют с 15-го в пионерлагеря… Вчера я увидела, как Верина старая мама спокойно рвала с огорода лук и редиску. Я указала ей, что этого делать не следует. И она (совсем неграмотная крестьянка, полуглухая) дала мне урок мудрости, не так мудрости, как прозорливого понимания нашего положения. Она сказала: «Земля отравлена надолго, не на год-два. Далеко и надолго мы с нее не уйдем. Никому и нигде мы не нужны. И сами не сможем покинуть свою землю навсегда. Все равно будем есть плоды нашей земли, потому как не будем есть – умрем». Такое мне сказала старуха, и я поняла, что это не пессимизм, это осознание истины, из которой нет выхода, а значит (если нет выхода), – примирение с ней и принятие…»
1.06.86 г. «Гнев, горечь, отчаяние, ненависть, безнадежность и страх. Все сплелось в один змеиный клубок и не дает дышать. Жлобская, жестокая и тупая страна. Мы даже в этой ситуации нашли повод трубить и хвастаться. Героизмом советских людей. Оптимизмом советских людей и т. д. На газетных фотографиях – торжествующие, радостные физиономии чернобыльцев, потому что это же радость: их земля, и они сами, уничтожены, осквернены во веки веков. Ненавижу…»
И в завершение: «Тихая, неслышная походка смерти. И мы уже не дети Божьи, а злой, обреченный муравейник…»
Вот такой одинокий непафосный человеческий голос, оставшийся от тех времен, кроме печальных годовщин. После всего остается чей-то правдивый голос и остается память. В противоположность пафосу. Пафос рано или поздно сдувается, как воздушный шарик. Какой бы ярким он ни был. Мы это знаем.
Светлана Шевцова, Киев
www.ukrinform.ru/rubric-society/3013299-my-ne-smozem-pokinut-svou-zemlu-budem-est-plody-nasej-zemli.html
