В селе Сурско-Михайловка Днепропетровской области, в семидесяти километрах от Запорожья, миговцам показали могилу козака-характерника, конфидента кошевого атамана Петра Калнышевского, войскового старшины Никиты Коржа.
По легенде, только ему одному было известно, куда исчезли сокровища Запорожской Сечи, которые ищут до сих пор.
Чтобы сразу стало понятно, о ком пойдет речь, я переведу титулы батьки Коржа, который и был основателем села Сурско-Михайловка:
характерник – это сверхкозак [и сверхчеловек, естественно]. Характерники запросто могли… ну, например, рукой пулю поймать. Фокус такой у них был. А вообще они не только собственным характером управляли, но и природными явлениями: стихиями ветра, огня, воды. Потому что они были… детьми этих стихий. И стихии их слушались, как слушаются взрослые своих детей. А люди беспрекословно подчинялись их воле;
конфидент – козак для особых поручений;
войсковой старшина – подполковник, если осовременить сей чин.
А теперь уточним, почему приближенный к атаману Калнышевскому козак был, как я заявил в заголовке, последним запорожцем-сечевиком.
Если учесть, что Запорожскую Сечь императрица Екатерина Вторая ликвидировала в 1775 году, то, скажем, в 1835 году тому, кто родился в год ликвидации Сечи, было шестьдесят лет. Серьезный возраст.
Козаку же, успевшему послужить на Сечи, в 1835 году было бы под сто лет.
Почему я выбрал 1835 год? А именно тогда в Сурско-Михайловке умер бывший сечевик Никита Корж. В 104 года. По всему выходит, что он и являл собой последнего запорожского козака. Причем не простого.
Благодаря своим сверхспособностям, Никита Корж вывел из окруженной Сечи – из-под носа московских оккупантов, несколько тысяч козаков. Да еще со всем имуществом, провиантом и вооружением. И, конечно же, с очень не скудной казной.
Мы разберемся, как это произошло. Но сначала я предлагаю совершить короткое путешествие во времени и в пространстве, в ходе которого мы ближе познакомимся с козаком Никитой Коржом, достойным уважения и доброй памяти.
На козацком зимовнике
В спутники же мы возьмем украинского писателя Олексу Стороженко, оставившего «Споминки про Микиту Леонтійовича Коржа». На русский они никогда не переводились, а когда я попытался это сделать, у меня… ничего не получилось: используемый автором язык сочнее и богаче современного русского. Это я как филолог заявляю, изучавший словесность в одном из ведущих российских вузов.
Вот, например, как Олекса [в то время – молодой офицер] представляет своего героя:
«1827 року по весні схотілось мені подивиться на Ненаситинський поріг, а звідтіля водою по Дніпру спуститься до слобід Капулівки та Покровської і оглядіть ті міста, де колись були запорозькі коші. З Катеринослава поїхав я на село Михайлівку, щоб запастись там бувалим чоловічком, котрий би тямив, де провести, а де часом і розказать про те, що хоч і давно минулось, та не загинуло дощенту, бо живуть ще старі діди і до якого часу заборонили од вікової пожоги ту святу старовину.
У Михайлівку приїхав я ще заздалегідь. Була неділя, а чимало людей гуляло біля шинку, музика гуділа, дівчата і парубки вибивали тропака, а деякі постарше сиділи на призьбі і кругляли горілку. Тільки спитав я, де б мені заночувать, як всі загомоніли:
– Ідьте, – кажуть, – до Микити Леонтійовича, у його ночують всі проїжджі пани.
– А хто це Микита Леонтійович? – питаюсь. – Це наш старенький дід, Корж, – забубоніло весело товариство, – той, що колись був січовиком».
Изложите это в русской версии и вы утратите колорит эпохи. Поэтому – посредством Олексы Стороженко, знакомимся далее с бывшим сечевиком.
Попав к нему, гость интересуется, давно ли построен его дом. Место на берегу реки Суры, кстати, где и находился зимовник старого Коржа, по сию пору называют Коржовкой. Бывали там многие известные люди, включая поэта Пушкина и художника Айвазовского. Но вот уже почти двести лет – после смерти козака, то место остается незаселенным – не приживаются там люди: не пускает в свои владения Корж никого.
Но слушаем ответ хозяина зимовника:
«Та таки подавно – сто літ, коли ще й не більш. Будував її мій хрещений батько. Яків Омелянович Качалка, що був у Січі військовим старшиною-осавулом. Це ж його і зимовник; він мені достався в спадку після покійника, бо я був у його за рідного сина; він мене по сьомому році і в Січ до себе взяв, я йому і очі закрив.
– Звідкіля ж він тебе взяв?
– З Нових Кодаків; туди ще мій прадід Василь Жадан виселивсь з Гетьманщини, аж з Кобеляк. У його був син Тарас Жадан. Діда я добре пам’ятаю, бо як він на старості літ осліп, то я був у нього поводарем. І батько мій, по прізвищу вже не Жадан, а Таран, так, бачите, прозвали його запорожці, дуже здоровий був.
– А скільки тобі літ?
– Народився я в 1731 році, мая 30. Довгенько-таки бог держить на світі! Вже буде літ трохи не сорок, як і жінка моя Параска вмерла, пошли їй господи царство небесне!
– Велика в тебе сем’я?
– Було в мене сім синів і чотири дочки, деякі повмирали, а теперечки з онуками і правнуками – душ їх з двадцятеро буде. Теперечки вони в мене і хазяїнують, і клопочуться; я знаю тільки мою пасіку: старий, нездужаю вже».
Далее словоохотливый хозяин зимовника объяснят, кем заселялась Михайловка [«деякі переселились з Гетьманщини та й з наших-таки слобід чимало»] и что раньше местность та называлась Вольными хуторами, но по распоряжению императрицы все вольности на территории тогдашней Украины были ликвидированы и хутора переименовали в слободу Михайловскую – «во ім’я народившогося великого князя Михайла Павловича».
Дорога на Запорожье славное
На следующий день гость, которому тогда, к слову, шел 22-й год, и 96-летний(!) хозяин отправились в странствие по бывшим козацким землям.
И вскоре добрались до порога Нанасытецкого. А там…
«Виткнувшись із-за гори, разом кинувся мені в вічі увесь Ненаситець. Мій боже милий!.. Де взять слів і красок, щоб списать твої чудеса?.. Од гори до гори на півтори верстви вподовж загатив господь Дніпро грудами кам’яних скель. Повитикались ті скелі з водної глибини і стирчать, неначе вартова сторожа, а через них з височенного перекату скатертю переливається широкий пласт кришталевої лави, рине, пада, розбивається і люто, скажено біжить через десятки кам’яних перекатів, гуде, гримить, хряпа, клекотить і виє на сто голосів. Хвиля обганя хвилю, випручуються, стрибають через кам’яні гори, б’ються, киплять, розсипаються шмарагдом і яхонтом і висвічуються веселкою».
Чуть погодя, уже по воде, странники появляются в наших местах:
«Дніпро, перехопившись через пороги, широко розливається, а, зближаючись к Кичкасу, знов почина звужуваться; з обох боків спирають його високі скелі, і біля Кичкасового перевозу тече він узенько, так що вже пором ходить на канаті. Зате ж прорив собі тут Дніпро глибоку ложбину і бистро, сердито рине проміж високих скель, похилих над водою.
И далее:
«Минувши Хортицький острів проти окопів Олександрівської кріпості, Дніпро почина ширшать, лівий берег стає пологим, а там виявляється й Великий Луг-батько з густою зарослю чагарнику, верболозу і вільшини. Як прокинувся Корж, ми були навпроти того лугу. Побачивши рідне урочище, старий дуже зрадів і, простягаючи до лісу руки, закричав:
– Здоров був, батьку, Великий Луже! Давненько вже тебе я не бачив!
Очі Коржеві блищали, уста усміхались, заграло у старого козацьке серце, і він голосно заспівав стародавню запорозьку пісню:
Ой Січ – мати, ой Січ – мати,
А Великий Луг – батько…
За Коржем і я підтягнув, бо знав цю пісню; підхопили й гребці; луна покотилась, і Луг-батько, прокинувшись, озвався до нас рідною піснею, которою, може, вже не одкликавсь з того часу, як навіки попрощався з своїми дітками-запорожцями».
Сеанс массового воздействия
Между прочим, воспоминания о Никите Корже оставил также архиепископ Херсонский и Таврический Гавриил. Получается, и ему было дело до старого козака? Получается, было.
Какое? А на церковные дела часть сечевых богатств мог передать бывший конфидент Калнышевского, который после ареста атамана остался на Сечи, чтобы выполнить его особые поручения? Вполне мог. За это и уважал козака Коржа архиепископ. И даже екатеринославским семинаристам поручил записать его воспоминания. Их и использовал в своей «Истории запорожских козаков» Дмитрий Яворницкий.
Но вернемся к нашим странникам. Побывав на месте разрушенной Сечи, они ведь уже домой возвращаются.
«Зовсім смерклось, – отмечает Олекса Стороженко. – Небо замазалось хмарами і так посутеніло, хоч в око стрель. До Михайлівки зосталось верстов з три скверної дороги, і ще треба було переїздить у брод Мокрую і Сухую Суру. Машталір мій загубив дорогу і попускав віжки; не знаю вже, куди б ми заїхали, коли б Корж не виліз з брички і не знайшов дороги. Я дивувався, як старий добре бачив поночі. Нагнеться, гляне округи себе і гукне машталірові: «Повертай сюди, або туди!» І так бережно провів проміж рівчаків і бескидів, що й удень лучче б не проїхали.
– Ти, бачиш, діду, поночі, – озвався я, – неначе та кішка?
– Е, паничу, – одказав Корж, – се в мене зосталась ще січова кісточка! У нас на Запорожжі той було і не козак, хто не втрапить поночі. Дуже поважали тих козаків, котрі добре знали степи і шляхи, тих тільки і на старшину обирали, котрі вміли провести і вивести військо».
Вот мы и добрались до главных слов Никиты Коржа, получившего свое прозвище за то, что однажды, оступившись, коржом скатился с высокого кургана.
Бывший сечевик в деталях рассказал не только о том, как московские оккупанты уничтожали Сечь [во многом, кстати, их действия повторились в Украине в 2014 году], но и о том, как из окруженной войсками Сечи… исчезли почти все козаки – остались только старики и больные.
Из-под носа оккупантов их увел Никита Корж.
Если коротко. Четырежды по 50 козаков отправлялись в штаб представителя императрицы просить пропуск [билет], который позволял им покинуть Сечь. И получали его – один на всех. А уходили с Сечи… тысячами. Вот, как об этом поведал сам Корж:
«Як добули січовики той білет, і стали лагодиться в дорогу, зібрали увесь свій військовий риштунок, харчові клунки, знарядили кілька чайок та, сівши собі уночі, не тільки ті, що з білетами, а скілько їх улізло, може, чоловіка з тисячу, і гайда собі униз».
Почему козаков – в таком огромном количестве, с оружием, с имуществом и с казной [а как же без нее?], не увидели оккупанты? Тайна, которую унес с собой последний запорожский козак Никита Корж.
Вероятно, в данном случае имел место… сеанс массового воздействия – гипноза.
***
До 1935 года, рассказали нам в Сурско-Михайловке, – в течение ста лет, то есть, на могиле батьки Коржа горела лампада [погребен он был в склепе в построенной при его содействии церкви]. Это была благодарность местного народа сечевику за его доброту и добрые дела.
А в 1935 году лампаду погасили энкавэдэшники: до большевистской власти дошли известия о сверхспособностях батьки Коржа и большевики предположили, что сокровища Сечи находятся… в его могиле. Однако в могиле с останками последнего запорожца оказался только большой золотой крест, пожалованный козаку местным людом за добродетели.
Энкавэдэшники крест забрали, а останки Никиты Коржа бросили возле разграбленной могилы. В эту же ночь их предал земле сельский батюшка – отец Дмитрий, известный в православном мире под именем старца Серафима [Тяпочкина].
Знают его и на Запорожье: в свое время он служил в селе Верхний Токмак, что в Черниговском районе и считается небесным покровителем тамошнего Свято-Михайловского женского монастыря Бердянской епархии.
В 2010 году на могиле Никиты Коржа установили большой черный козацкий крест и сейчас возле него бывают все, кто хранит в душе память о славных временах Запорожской Сечи, а не ищет ее сокровища по балкам вокруг бывшего зимовника батьки Коржа, как это случается по сию пору.
Вот, пожалуй, и все. Мне остается только добавить, что любопытнее факты для этой истории нам поведали в сурско-михайловском живом музее Никиты Коржа, обустроенном в зимовнике козака Пластуна [директор Наталья Семенова].
Живым этот необычный музей, в котором по крупицам собирают сведения по истории и села, и козачества, и украинского народа, называют потому, что в нем все всамделишнее, настоящее. И в музее том не только принимают гостей: в нем живут хозяева, включая Александра Пластуна – потомка козака-пластуна [по-нашему – спецназовца].
Живут, ведут хозяйство, собирают травы, сочиняют песни, выпекают, наконец, настоящие козацкие коржи – по рецептам, кстати, козака Коржа. И рассказывают невероятные истории… о душе украинского народа.
Вот почему из этого музея уходишь с сожалением – столько ведь осталось недослушанного. И с желанием побывать в нем вновь.
Владимир ШАК
На фото вверху:
последний запорожский козак Никита Корж [портрет Мирослава Добрянского] и его могила на старом кладбище в Сурско-Михайловке
Олекса Стороженко слушает рассказы козака Коржа, картина Мирослава Добрянского
Старое кладбище в Сурско-Михайловке, где похоронен последний запорожской козак
Музей Никиты Коржа на зимовнике козака Пластуна в Сурско-Михайловке
С гербом козака Коржа директор музея Никиты Коржа Наталья Семенова
Козак Александр Пластун, портрет Мирослава Добрянского
