Прелюбопытные записки оставил о поездке на Запорожье в середине позапозапрошлого(!) века полтавский монах Леонтий Яценко [в миру – Лука]. В конце 1749 года его – вместе с иеродиаконом Иоасафом, отправили на Сечь собирать милостыню, выдав на дорогу из монастырской кассы… два рубля. И в итоге, как об этом сообщил сам Леонтий, «приехали мы на пустых санях с парой лошадей, а выехали из Сечи караваном». И уточнил, что с ними были две телеги рыбы и две телеги соли. Плюс – 16 верховых лошадей. А еще они везли много «материи, галуну [особой церковной ленты, используемой для облачения священников], сафяну [кожи высокого качества] и прочее». И 450 рублей.
Родился Лука Яценко в 1726 году в полтавском селе Мачехи в семье козака Степана Яценко и внучки региментаря (командира) пребывавшего в Украине польского полка Дарьи Яновской. Фамилию прадеда – Зеленский, и добавит он со временем к своей фамилии. В ранней юности Лука портняжничал, а в 18 лет ушел в Полтавский Крестовоздвиженский монастырь, где – в 1759 году, принял постриг, получив имя Леонтий. Знал языки – итальянский, французский, греческий и турецкий. Много путешествовал, а в 1766 году стал архимандритом посольской церкви в Константинополе. Там и служил там до смерти, последовавшей в 1807 году. Часть его записок в 1915 году издал историк Дмитрий Яворницкий под названием «Две поездки в Запорожскую Сечь Яценка-Зеленского, монаха Полтавского монастыря». Этим изданием я и пользовался. Ну, а теперь – в путь, вообразив, что у нас на дворе – не сумасшедший двадцать первый век, а конец тихого 1749 года и мы на Запорожье направляемся… вслед за двумя полтавскими монахами. «Меня смущала немало опасная дорога, – уведомляет автор записок, – по ней же следовало нам ехать в царство мнимых разбойников; наконец, я, приведши себе на память козацкую пословицу: «Голым разбой не страшен», − согласился занять место погоняйла великорослой пары вороных коней. В дороге, коя казалась опасной, по описанию небывалых на Запорожье лжесвидетелей [«небывалых» – значит, не посещавших], мы находили везде противное несправедливому козацких недоброхотов мнению, почему я покаялся пред своею совестью в моей погрешности против запорозкой люцкости. Не могу умолчать о бесподобном из человеколюбия странноприимстве, особливо о чистоте рук, как бы вовсе неспособных к воровству. Сию неспособность я приметил в первом зимовнике, переехав Московскую долину, откуда начинается Великим Лугом зовомый лес, по обеим сторонам Днепра протянувшийся». Тут мы сделаем паузу, в продолжение которой я, не упуская из вида «великорослую пару вороных коней», внесу некоторые уточнения.
В первую очередь, разберемся с Московской долиной. Получается, она существовала за два с лишним десятилетия до появления на Запорожье московских оккупантов, припершихся строить Александровскую крепость. И находилась она между двумя притоками Днепра, которые называются… Сухая и Мокрая Московка. Причем к Москве эти реки никакого отношения не имеют. Согласно академическому словарю украинского языка, Моква [с ударением на «а»] – это «низменное, заливаемое водой место». Я был у истока Мокрой Московки [возле села с названием из мечты – Райское], там и увидел это самое «низменное, заливаемое водой место». Ну, а как Моква превратилась в Москву [и Московку], спрашивать нужно у народа-языкотворца. Точно так же, как местечко Карантинка, где солдаты Александровской крепости пребывали на карантине, превратилось… в Калантыровку. Теперь что касается «мнимых разбойников». В своих записках монах приводит слова запорожца о жизни на Сечи: «Хто приеде або пишком прийде на славнее наше Запорожье и в нем побуде три роки, то в 30 рок не вымусуе способу, який бы его вивез на Русь». Душа, то есть, не отпустит его с Сечи. Там – воля, там – правда. Те же, кто не желают жить по правде, а таких и сегодня, кстати, много, сочиняют сказки о «запорозкой люцкости»… и об укрофашистах. К слову заметить, на Сечи полтавчане постучали в дверь первого попавшегося дома. Им открыл бывший кошевой атаман Василий Сыч. Попросившись к нему на одну ночь, гости провели там… пять месяцев. Без оплаты. Но пора, однако, нам «великорослую пару вороных коней» догонять, прибывших… на территорию современного города Запорожья, где и находится ныне долина двух Московок – Сухой и Мокрой. А в конце 1749 года здесь располагались козацкие зимовники. Вот, как об одном из обитателей тех зимовников рассказывает прибывший монах: «Заехав в первый попавшийся нам зимовник, я не отступал ни на шаг от пустой своей повозки [помня сказки «небывалых на Запорожье лжесвидетелей»]. Приметя это, хозяин приступил ко мне и громко, улыбнувшись при этом, по-запорожски говорит: «А чого ты боисся, що не йдешь до куриня. Чы не думаешь, що б чого мы не взялы из вашого воза и не положили б на свий? Що колы я видгадав, то ты плюнь чортови в одно око, а тому дурневи [кто глупостей наговорил о козаках] в друге, а хоч и в обыдва тым, хто нас зове злодиямы, бо я тоби кажу по правди козацкий, що хоч бы ваши глабци [простые сани] булы насыпаныи гришмы, то хиба до ных приймется сын вражий, якого лиш бы мы пиймалы в свои рукы, то не було б иому крывды, бо перший я видламав бы иому и рукы, и ногы, щоб знав сын иродив, що у нас на Запорожи и москали не крадуть, в чим колы ты нам не виришь, то тоби ж буде и грих, и сором».
Пораженный услышанным, приезжий монах, как он сам замечает далее, «взял было слово козака за свойственную весельчакам шутку», но, «когда увидел в других зимовниках на деле столько человеколюбия от хозяев, и столько услуги нам оказанной от их работников, то не мог надивиться тому найпаче, что мы, имея в дороге все возможные выгоды, приехали в Сечь благополучно и с целыми двумя рублями». Всего же «человеколюбивие нам казалось то, что от Московки по самую Сечь я ни впрягал, ни распрягал чорноветхого своего лубя в неновое свое лубя, си речь в глибци: везде и всегда человеколюбивые мои сокозаки отправляли кучерскую мою должность с невероятною своею проворностью» [от души обслуживали приезжих, выражаясь современным языком – без мудреностей вроде «лубя в неновое свое лубя»]. Многое увидели и узнали гости на Сечи, которая, согласно описанию Леонтия, представляла из себя неправильный треугольник, дубовыми кольями обнесенный и расположенный на низком, «невеселом и весьма нездоровом месте, омываемом двумя небольшими реками, Павлюком и Подпольной». Теперь того места нет – затоплено Каховским водохранилищем. Но если привязаться к карте, находилось оно возле нынешнего села Покровского Никопольского района.
В связи с тем, что записки Леонтия Яценко-Зеленского не являются редкостью, а в 2012 году они были отредактированы и заново изданы запорожским отделением Института украинской археографии, запорожским филиалом Восточного института украиноведения, запорожским научным обществом им. Я. Новицкого и ЗНУ, я хочу сакцентировать внимание на словах хозяина козацкого зимника. Того самого, которого странники посетили по дороге на Сечь. Мудрый козак короткой фразой – «у нас и москали не крадут», охарактеризовал долгую историю России – от петровской империи до путинской федерации. Ложь и воровство, возведенные в ранг государственной политики, – это и есть Россия. И примеров сколько угодно. Из самых громких – воровство Крыма и Донбасса. Из самых гнусных – хищение унитазов с захваченных украинских бронекатеров «Никополь» и «Бердянск» и буксира «Яны Капу». Воровать москали, как в Украине испокон века называют худших представители российского народа, не станут при единственном условии: если будут знать, что за их поведение никчемное последует жестокая расплата – с отламыванием(!) рук и ног, как грозился козак-запорожец с зимовника. Вора и лгуна, передает он нам из позапозапрошлого века, остановит сила, а не уговоры и взывания к совести. А у слабых всегда будут воровать. И их всегда будут обманывать.
