Сделанный в Запорожской области 13 июля 1928 года снимок заглавного пролетарского писателя Максима Горького, которого часто называли «буревестником революции», я привез несколько лет назад из пологовского села Новофедоровка. В этом селе «буревестника» – в окружении сельского люда, и щелкнул неизвестный фотограф. Зачем в Новофедоровку Горький приезжал? На этот вопрос сегодня ответит только хорошо знающий историю Пологовского района. Дело в том, что в марте 1922 года в пологовском селе Басань была создана коммуна «Авангард», переселившаяся в мае того же года на территорию бывшей сельхозусадьбы братьев Цыбулько – это примерно в десяти километрах от Басани, по соседству с селом Новофедоровка. В коммуну 13 июля 1928 года и прикатил «буревестник революции», который, между прочим, весеьма негативно отзывался об Украине, а украинский язык называл наречием. За два года до визита на Запорожье, например, когда к Горькому обратился главный редактор художественной литературы издательства «Книгоспілка» Олекса Слисаренко, попросив разрешения на сокращенное издание романа «Мать» на украинском языке, «буревестник» ответил, почти не выбирая выражений: «Мне кажется, что перевод этой повести на украинское наречие не нужен. Меня очень удивляет тот факт, что люди, ставя перед собой одну и ту же цель, не только утверждают различие наречий – стремятся сделать наречие языком, но еще и угнетают тех великороссов, которые очутились меньшинством в области данного наречия». Это писал классик пролетарской литературы, друг Михаила Коцюбинского – классика украинской литературы. А мы удивляется: и откуда взялся этот, не заслуживающий добрых слов, ненавидящий все украинское так называемый «русский мир», принесший слезы и кровь в сегодняшнюю Украину. Да у его истоков сам Горький стоял – буревестник революции.
Мне рассказывали, что по пути в коммуну «Авангард» Горький останавливался в селе Камышеваха – это по трассе Запорожье – Орехов – Мариуполь. И даже что-то там выпивал и чем-то закусывал. Так лм это было, утверждать не буду, но что памятник «буревестнику» в Камышенвахе имеется – прямо у трассы, подтверждаю. Он как раз и связан с той поездкой писателя по Запорожской области. Хотел написать – «писателя-шовиниста», но удержался. Бог ему судия, этому Горькому. Итак, коммуна «Авангард», 13 июля 1928 года, слово – Максиму Горькому:
«В коммуне «Авангард» я сказал организатору коммуны Лозницкому:
– Хороши у вас дети!
– Оттого, что живут не в семьях, – тотчас ответил он, а кто-то из коммунаров добавил:
– У вас о новом-то человеке говорят да пишут, а мы вот практически пробуем помочь ему вырасти…
Добавочка эта прозвучала довольно ехидно и как будто вызовом на словесный поединок, а в словах Лозницкого я почувствовал, что общественное воспитание детей для него – практическое дело, продуманное и решённое. Он, Лозницкий, человек среднего роста, внешне – «обыкновенный хлебороб», высушенный солнцем, степным ветром и заботами о своём маленьком государстве. На небритом лице металлически блестят глаза, должно быть, довольно зоркие. Заметно, что он не очень обрадован приездом гостей, он живёт уже в своём мире, и люди, явившиеся откуда-то издалека, мало интересны ему. Да, кажется, и все товарищи его любуются гостями как бездельниками. Говорит Лозницкий кратко, деловито, «конспективно» и явно не заботясь о том, чтоб убедить словами, но удивительно умело показывая хозяйство коммуны. Он, видимо, давно уже отвык от «я» и употребляет только «мы». За несколько часов он только два раза юмористически усмехнулся:
– Не знали мы, что мужикам стыдно какао пить, а вот в «Комсомольской правде» попрекнули нас за это. Непонятное дело: водку – пей, а какао – не моги! Так, что ли?
И усмехнулся, по небритому лицу его точно весёлый ветерок пробежал. А ещё усмехнулся он в ответ на мой вопрос: правда ли, что крестьяне ближайших деревень желают перестроить свои хозяйства тоже на коммунальный лад и будто бы подали немало заявлений об этом?
– Что ж – не верите? Может – показать документы?
И словцо «документы» прозвучало в его устах весьма нелестно для любителей документов. Я вспомнил, что вот в таком гордом тоне говорили с полицией люди, у которых документы были в полном порядке. Этот «обыкновенный хлебороб» стоит во главе ста шестидесяти коммунаров, у них около 760 гектаров земли, в 27 году общий оборот коммуны превысил 800 тысяч рублей. Продали тридцать тысяч пудов хлеба.
– Социализм в деревню можно вкрепить только так, как это мы делаем, – говорит он спокойно и уверенно. – Крестьянин – он прежде всего практик, он хорошо видит выгодность коллективного труда. Конечно, однако мужик считать умеет. Край засушливый, – вздыхает Лозницкий. – Вот если б орошение… Водицы бы нагнал нам Днепрострой этот… Пишут, что где-то удобрения много нашли?
Показав работу в механической мастерской и силовую станцию, он снова возвращается к этой теме. – Бабы, пожалуй, чувствуют выгоду коммуны едва ли не лучше мужиков. Видят, что нашим женщинам легче жить, свободней, да и дети у них… Ну, детей вы сами видели.
Видел. Десятка два хорошо упитанных ребятишек, грудных и годовалых, спали в общей спальне. В сумрачной прохладе ее – ни одной мухи. Сон детей оберегает дежурная мать, она, в белом халате, двигается бесшумно. Молодая, лет двадцати. В этой же хате чистенькая, светлая комната для двух-трёхлетних коммунаров, с мебелью по росту им, игрушечные столы, стулья.
– Тесно, – жалуется учительница и товарищ руководитель культурной работой в колонии.
– Да, тесно живем, – подтверждает Лозницкий. – Лесу нет. Школу надо строить. Школа у нас плохая, а нам нужно образцовую школу. У нас всё должно быть образцово. Эти, наши чиновники… не понимают! Судорожным движением разгневанного человека Лозницкий прячет крепкие руки свои за спину и тихонько крякает. Потом мы обедаем в столовой коммуны, за два блюда – вкусный борщ и жареное мясо – с нас взяли по 16 копеек с человека.
– Вода скверная у нас, – говорит Лозницкий в тон глуховатому гулу электромотора механической мастерской, где изготовляют бороны для крестьян, чинят сельскохозяйственные машины. Постукивают молотки в кузнице. Где-то близко хрюкают свиньи, коммуной налажен «беконный завод». На дворе, в квадрате низеньких и длинных хат, шумно совещается группа детей школьного возраста – все такие хорошие, крепкие ребята, загоревшие на солнце. Они уже рассказали мне о разнообразии своей жизни, похвастались немножко знанием хозяйства коммуны, участием в ее работе. И один из них, указывая на хаты жестом хозяина, совершенно серьезно сказал:
– Мы их перестроим!
А другой, усмехаясь, сообщил:
– Эта – конюшней была, а вот в ней люди живут, и не узнаете, что конюшня.
Несколько часов в маленьком новом государстве похожи на сон».
На снимке: Максим Горький (он в центре в светлой кепке) среди коммунаров
